tomorrow never dies

[gd-cl]

Наконец-то закончен )
Пэйринги/персонажи: Чокоболл), Хара, Тиффани, Джун, Мир и все-все-все; ХанЧоль, Хичоль/Чунмо, ЧунХара, Чунхен/Джун, Хонки/ГынСок/Тиффани
Предупреждение: ой.
Рейтинг: R
Предыдущие 11 глав тут.

Глава 12

Глава 12

Китай - это не так уж и далеко. Гэн находит маленькую синюю коробочку в пакете, валяющемся у порога, и, недолго думая, в нее заглядывает. Шестое чувство и обыкновенная логика подсказывают ему, что это - для него сюрприз, или, в крайнем случае, обновка самого Хичоля, поэтому угрызений совести он не ощущает. Только рассматривает циферблат, самих часов не доставая, и отстраненно думает о том, что это не самый лучший подарок. Ему очень нравится: полностью в его стиле и идеально, наверное, на руке. Просто в Китае часы считаются плохим подарком. Подарком, предвещающим расставание.
Если бы Хичоль спросил, почему он уехал, Гэн бы обязательно ответил - может быть, даже правду. Но Хиним ничего не спрашивает - будто боится притронуться к швам на большой ране.
Скорее всего, Ханьгэн бы ответил, что были проблемы с визой, и не звонил он потому, что уже не надеялся вернуться. Впрочем, это не слишком правдоподобно. Он, может, сказал бы, что у него заболели родители, и о них надо было заботиться. Или - самое забавное - Гэн сам смертельно и неизлечимо болен, хотел не мучать Хичоля, но потом понял, что жить без него не может, и вернулся обратно. Это была самая душераздирающая версия. И, в общем-то, оправдывала все: даже то, что он скоро снова уедет.
На деле, конечно, все было в разы проще. И, как всегда, сказать правду было труднее, чем признаться в несуществующей смертельной болезни. Лучше - заразной, чтобы Хичоль отстал наверняка. Но Хи все равно не спрашивает. А Гэн молчит и не собирается распаковывать чемоданы.
- Все уладил? - у его матери очень важный тон, степенные и изысканные манеры. Богатство меняет всех - рано или поздно, так или иначе, в хорошую или плохую сторону. Его мать оно изменило: из живой, энергичной девушки - в хладнокровную деловую женщину. - Мы с отцом ждем тебя на следующей неделе, зал уже заказан.
- Почти. До следующей недели закончу, - отвечает Ханьгэн, сухо прощается и кладет трубку. В их семье не очень теплые отношения.
Хичоль спит долго, до часу или двух дня. Это и понятно: у него душевная драма. Трагедия. А для Гэна это больше смахивает на второсортную комедию, которую никто и читать бы не стал, но он виду не показывает. Чем бы дите не тешилось, лишь бы... Он не знает: лишь бы - что? Да он, честно говоря, уже ничего о себе не знает с той поры, как после трех месяцев в Китае сорвался с насиженного места, наврал родителям с три короба и помчался в Корею первым же рейсом. Строчил смски на знакомый номер, ждал... чего-то.
Китай - это правда не так далеко. Гэн по себе знает.

У Хичоля голова гудит так, будто он всю ночь пил не просыхая. Хонки бы возразил, что, мол, от большой ночной пьянки голова не гудит, а приятно потрескивает, но у них разные отношения с алкоголем и похмельем.
Первое, что он видит, проснувшись, - переодевающего футболку в коридоре Гэна. С кухни пахнет чем-то вкусным - кофе для Хичоля, зеленым чаем для Ханьгэна, тостами и корицей. Завтракать совсем не хочется - аромат еды создает потрясающую атмосферу тотального счастья, и Хичоля это лишь сильнее приковывает к мягкой постели. Он бы, наверное, еще долго лежал зарывшись в складки одеяла и наблюдая за любимым китайцем, ходящим по квартире, но Гэн замечает его взгляд и улыбается, ничего не говоря.
Иногда слова только мешают.
Ханьгэн ложится рядом с ним и обнимает со спины, прижимая к себе. Мягко целует кончики волос, переплетает свои пальцы с пальцами Хичоля, прикасается губами к обнаженному плечу. Спокойную тишину Хичоль решается нарушить только через несколько минут.
Почувствовав, как он собирается что-то сказать, Гэн заметно напрягается и молится, чтобы это был вопрос, например, о том, что они сегодня будут делать или есть на ужин. Он уже продумал все варианты ответа на тот самый, главный, но все равно боится - ведь еще не время об этом разговаривать.
- Все хорошо? - спрашивает Хичоль.
У Гэна сжимается сердце и рука непроизвольно дергается.
- У нас?
- У нас.
- Что-то не так?
Хиним пожимает плечами, виновато улыбается и садится, откидывая одеяло и поджимая под себя ноги. Он - из таких людей, что поддаются минутным порывам, мельчайшим колебаниям эмоций и - как следствие - говорят вслух все, что приходит им на ум. Иногда такая прямолинейность довольно полезна и чертовски обаятельна, а иногда, как сейчас, - совсем не к месту.
- Пойдем завтракать? - Гэн, не дождавшись точного ответа, решает, что разговор по душам закончен, и переводит его в другое русло. Он встает с кровати и тянет Хичоля за собой, но тот упрямо сжимает его руку в своей и не собирается двигаться.
- Все хорошо? - слишком отчетливо и с нажимом переспрашивает он, смотря Ханьгэну в глаза.
- Ну да, - немного неуверенно кивает Гэн. Ему бы хотелось с холодной выдержкой и очаровательной улыбкой произнести "Конечно, все отлично", чтобы полностью убедить и Хи, и всех окружающих, и самого себя заодно, но язык просто не поворачивается, и от этого ужасно неловко. Хичоль думает еще пару секунд и, кажется, даже открывает рот, чтобы продолжить допрос с пристрастием, но потом улыбается, бормочет "Ладно, прости, я как последняя истеричка" и выкидывает все из головы.

Хичоль понимает, что все знал с самого начала, только тогда, когда через шесть дней, проснувшись, вместо завтрака на кухонном столе обнаруживает жалкий обрывок бумаги из записной книжки с одним словом - "Прости". Нераспакованные чемоданы, невысказанные оправдания, ни одного посещения университета, ни одного разговора по душам и начистоту, ни одного признания в любви.
Хиним выкидывает смятую записку в мусорное ведро, закрывает глаза и мысленно закрашивает красные пятна перед собой черной краской - так его учили избавляться от стрессов. Пятна упорно не хотят закрашиваться: краска стекает с них, как вода, и они горят кровавым цветом, кажется, еще ярче. Он бросает эту затею, накидывает толстовку и выходит на улицу - прямиком на автобусную остановку и на 38 маршрут, до дома Хонки, универсального утешителя и непромокаемой жилетки для слез.
Китай - это очень далеко. Настолько далеко, что звонки туда стоят чертову кучу денег и легче купить билет Сеул - Пекин. Хичоль не верит в любовь на расстоянии, и не потому что отсутствие возможности видеться и прикасаться в конце концов приводит к недомолвкам, а потому что длина волны его чувства слишком короткая, чтобы суметь достигнуть чьего-то сердца через километры. В Китае - Великая Китайская стена, и она защищает всех китайцев от пагубного влияния любви иностранцев.
Его тошнит.
За три остановки до дома Хонки Хичоль передает деньги водителю и сходит с автобуса. Без привычного большого и теплого шарфа слишком холодно и неуютно, но он даже не вспоминает о том, что забыл его надеть. Лишь на уровне инстинктов заруливает в ближайший магазин и греет руки о баночку горячего кофе.
У него, самого обычного студента, не так уж много лишних денег, но он на последние покупает бутылочку дорогого вина и ловит на улице такси. В автомобиле играют новинки корейской эстрады, звук из колонок очень громкий, а добродушный мужчина за рулем спрашивает:
- Куда едем?
Хичоль лихорадочно пытается вспомнить адрес Хонки, но вместо него на ум приходит совсем другой - его он и называет. До дома Чонмо ехать чуть подольше и подороже, но Хиним чувствует - так будет намного правильнее.
Стекло у окна машины холодное, и он прислоняется к нему лбом. Кажется, что у него жар и температура под 37 - он даже проверяет пальцем, но руки у него тоже ледяные. Он не может понять - дрожит он, или машина так трясется. Или и то, и другое?
Чонмо, конечно, дома. И конечно, один. Он открывает дверь в своей домашней одежде, которую не менял дней пять, и увидев Хичоля, делает неосознанный, неловкий шаг обратно, будто хочет скрыться. Но не уходит - остается, молча и пристально его рассматривая. Хиним на всякий случай придерживает дверь носком ботинка и протягивает вино, пожимая плечами.
- Выпьем за несчастную любовь?
- У меня есть пиво, - отвечает Чонмо, кивая. - Восемь с половиной бутылок.

Глава 13

Глава 13

Когда они заканчивают с вином и принимаются за пиво, и Чонмо, смеясь, вдруг говорит об удаленной смске Ханьгэна (и о том, что он просидел после этого в Интернете полдня и нечаянно скачал вирус), Хичоль понимает - приехали. Он не зол, не обижен и вообще не чувствует ничего по поводу самого поступка, но хочет перемотать время назад и остановить это дурацкое и ненавязчивое признание Чонмо, потому что у каждого человека должна оставаться хоть одна, пусть не козырная, собственная игральная карта. Мо вспоминает вдруг, что на полке с книгами есть еще соджу, но Хичоль останавливает его коротким словом:
- Прости, - и улыбается, до жути и тошноты понимающе. На языке остается привкус Ханьгэна.
- За что?
- Ну... Вот за это, - Хичоль неопределенно обводит рукой пустые бутылки и общий беспорядок в комнате дико аккуратного Чонмо.
- За то, что я в тебя влюбился? - уточняет тот, ни на секунду не смущаясь, будто говорит не о своих чувствах, а о тарелках и грязных носках.
Хи кивает, накручивая на палец ниточку, торчащую из рукава футболки. И думает - если так будет продолжаться, через месяц он всю футболку по ниткам разберет.
- Да брось. Проехали, - Чонмо пожимает плечами и все-таки достает соджу. - Ты даже не настолько хорош собой, чтобы извиняться.
Вместе с этой фразой в глаза Чонмо возвращаются искорки, и он наконец-то чувствует, что начинает относиться к Хичолю по-прежнему – с подколами и без сжигающего изнутри желания провести пальцами по губам. Это больно – сидеть на грязном полу с другом, в которого влюблен, и пить, потому что его бросили. И еще больнее – когда Хичоль, смеясь и в шутливом тоне, но с плохо скрываемой грустью отвечает:
- Да уж, был бы хорош, Ханьгэн бы не ушел.

Когда за Гынсоком захлопывается дверь, Чунхён определенно и окончательно понимает, как он хочет закончить эту историю – историю любви двух людей и третьего лишнего тупого качка, лежащего рядом, раскинув руки в разные стороны.
У неотразимого Ён Чунхёна всегда было свое, единственное и уникальное видение мира и общества. Он не стеснялся подойти к кому-то, кого знал только со слов друзей, и попросить приютить на ночь – да что там, он вообще ничего не стеснялся. Он называл свою жизнь вечным праздником, а себя – чудом, и окружающие люди воспринимали его так, как он себя подавал. Даже внимательный Хонки не мог припомнить ни одного случая, когда бы ему кто-то отказал – в ночлеге, бутылке пива за чужой счет или просто дружеской услуге. Чунхён умел покорять людей одним своим словом и быть другом для всех, при этом выделяя самых близких в отдельную касту священных и неприкасаемых. Он никогда не задавался целью кому-то понравиться – он нравился всем априори, потому что был Ён Чунхёном – ярким, интересным, обаятельным и видящим мир в своих необыкновенных красках. И ни у кого никогда язык бы не повернулся назвать его странным.
Обдолбанным в концы – да, а странным – никогда.
И это его решение в ситуации с Харой не было странным или глупым, оно было единственно правильным в той Вселенной, в которой он существовал.
Хонки ненадолго поднимает голову с кухонного стола, когда в шестом часу утра причесанный, красиво одетый, надушенный парфюмом Самди и в кои-то веки похожий на человека Чунхён протирает свою обувь тряпочкой и тихо выходит из квартиры, пытаясь не разбудить остальных спящих. На улице только собачники да редкие люди спешат на работу, и Хара, скорее всего, еще спит. Или уже спит – черт его знает, как там у девушек происходит залечивание душевных ран и восстановление растоптанного тяжелыми ботинками сердца. Хонки мысленно желает удачи и снова проваливается в дрему.
Чунхён любит утро – особенно такое, пасмурное и выходное. По большей части потому, что почти никогда не просыпается рано, и утро для него – как параллельная вселенная. Наверное, именно поэтому он даже не запоминает, как добрался до ее дома, как позвонил в дверь – три коротких звонка и один длинный, - и как, в конце концов, остался наедине с сонной, худой и разбитой Харой на светлой лестничной площадке. Он не знает, с чего начать: хочет обнять, но понимает, что нельзя; хочет сказать, что выглядит она хренов – и это, конечно, честно, но ужасно глупо; хочет улыбнуться и смягчить всю серьезность и напряженность атмосферы, но Хара настолько подавлена, что улыбнуться было бы просто не по-человечески.
- Ты не простила?
Хара пожимает плечами, и рукав футболки съезжает вниз, обнажая плечо. Она поправляет его и как будто становится еще меньше.
- На самом деле, я сам его поцеловал, - говорит Чунхён, смотря в пол. – И это было даже не спонтанно. Я все продумал. Мы хотели переспать.
«Хонки бы, наверное, ужаснулся, услышав это. А Хичоль врезал как следует», - думает он, как-то тупо разглядывая ноги Хары в голубых носках со слониками, и, вздохнув, продолжает:
- Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты меня простила. Мне правда очень жаль, что я так чудовищно поступил. Еще сильнее жаль, что ты это увидела. Но… Я все-таки изменил тебе – и не потому, что у меня нет чувств к тебе или есть чувства к Чхансону, не потому, что наши отношения и наш секс меня чем-то не устраивали. Все было прекрасно, и ты – прекрасна, но я – не тот человек, который планирует вообще когда-нибудь в своей жизни жениться. По крайней мере, на данном этапе развития. Я думаю, нам стоит расстаться.
- Это ведь должна была сказать я? – неуверенно спрашивает Хара, дергая краешком губы в подобии улыбки. – Я тоже думаю, что нам стоит расстаться. Люблю тебя, но не смогу простить по-настоящему.
Чунхён шумно вдыхает и притягивает Хару к себе, обнимая. Она утыкается лицом в его грудь – прямо напротив любимой татуировки их обоих, - и плачет, не сдержавшись.
- Ты такой дурак, - произносит она своим, живым и эмоциональным, взрывающимся от обиды голосом. И только это одно – знак, что все кончено.
- Извини, - шепчет Чунхён и, успокаивая, гладит ее по спине и волосам. – У меня было тяжелое детство. И деревянные игрушки, прибитые к полу.
Хара отодвигается, вытирает слезы и недоверчиво смотрит:
- Ты серьезно?... Деревянные и прибитые к полу?
- Шучу, - смеется он, - просто деревянные.
Когда Чунхён возвращается в общежитие, Дуджун спит – будто и не просыпался эти сутки. В комнате все еще бардак, хотя и не такой адский, как вчера. Он умывается и садится перед кроватью спящего Дуджуна, капая на одеяло водой с мокрых волос. Дуджун просыпается почти сразу – от Чунхёна тянет очень сильным перегаром и холодом, и дышит он слишком шумно.
- О нет, Чунхён, вали отсюда.
- Дуджун, Дуджун, подожди, не спи. Я с Харой расстался.
Тот мотает головой, не открывая глаз, и бормочет:
- Ну и дебил.
- Нет, не дебил. Подожди ты, я тебе другое хочу сказать, послушай. Признайся Ёсобу? Любовь – это офигенно.
Дуджун замирает на мгновение, затем переворачивается лицом к стене и для убедительности начинает храпеть. Чунхён просто улыбается – знает, что только что устроил чью-то личную жизнь.

Глава 14 - и последняя.

Глава 14

Лечит ли время?
Скорее всего – да, но слишком медленно, незаметно и немного глупо, как каплями воды по камню много-много лет. Но лечиться можно и самому – улыбками, друзьями, новой любовью, работой, учебой, любимым делом. Хичоль зализывает свои раны сам, как кошка, все повторяя и повторяя, что Ханьгэн – не последний человек на земле, и вообще Хиним настолько чудесен, что Бог не позволил бы так над ним издеваться (самоубеждение – великое дело!). Это было хорошим опытом, интересной игрой и неплохой проверкой себя. А дальше – все будет еще лучше.
Чонмо лечит свою любовную болезнь, ни на секунду не отходя от Хичоля и вырабатывая рефлекс дружеского отношения. Получается, кажется, терпимо: по крайней мере, он уже почти не ревнует Хинима к остальным и играет с ним в видеоигры, не вспоминая о любви вообще. Если думать об этой влюбленности как об итоге нехватки ласки, все становится еще легче.
Хонки и Гынсок лечат свою ослабленную дружбу ночной выпивкой и разговорами тет-а-тет на кухне у Саймона. Нейтральная территория почему-то обеспечивает большую откровенность. Джейн это не очень нравится, но они оба умеют делать комплименты и всегда приходят с подарками, а Саймон, обожающий друзей, еще ласковее, чем всегда, поэтому она сдается.
Гынсок больше не встречается с Тиффани – не из-за Хонки, а потому что не чувствует той взаимности, которая нужна ему для полной идеальности отношений и жизни. Он не звонит ей и не отвечает на звонки: Фани узнает, что они «расстались», только от вездесущего Хонки, который одновременно приходить и это сообщить, и Хару навестить и сказать, что она в любом случае лучшая.
Чунхён погружается в творчество – настолько, что за одну ночь полностью доделывает песню, над которой работал, называет ее «Living Without You» и посвящает себе. С легкой руки удивленного песней Ёсоба он даже записывает ее в студии и сам поражается тому, насколько красивым может быть его голос. Все хором говорят, что он нашел свое призвание, а Чунхён абсолютно счастлив без никакой дурацкой любви в жизни. Он рад сочинять песни, наблюдать за парой Дуджуна и Ёсоба и время от времени устраивать попойки с друзьями. Этого достаточно.
Саймону не надо лечиться. Он любит возиться с маленькими детьми и уже думает о том, как сделает девушке своей мечты Джейн предложение. И как за день до свадьбы устроит легендарный мальчишник.
Говорят, что девушки забывают о своих бывших быстрее, чем парни. Никто не понимает, забыла ли Хара Чунхёна, но она (не без помощи сестры по несчастью Тиффани, которая-то уж точно оправилась со скоростью света) расцветает с каждым днем, привлекает абсолютно всех мужчин, а с ее губ не сходит улыбка.
Мир не спрашивает, что случилось с Джуном – обычно веселым и бесшабашным. Он не спрашивает две недели, а потом и спрашивать становится нечего – Чхансон так же внезапно становится обычным собой, и все в этом мире возвращается на свои места.
Лечит ли время?...

- Хичоль, это Санчу. Санчу, это Хонки, - знакомит Саймон улыбчивого парня в солнечных очках со своими друзьями, правильно прикидывая, что негласный президент нового участника посиделки должен знать, а участнику президента знать не стоит, лучше Хонки, этот хоть подобрее будет. А остальные вообще сами разберутся.
- Привет, - в один голос приветствуют его все, а Саймон ищет место, где можно спрятаться от грозного взгляда Хичоля в стиле «Ты очешуел?». Некоторым сложно различать взгляды Хичоля, и они всегда в его глазах видят только «Люби меня», но Саймон уже научился понимать эти тонкие грани и сваливать поскорее, когда светит взбучка.
«Нет», - мысленно передает он ему через космос, - «нет, не очешуел. Санчу нормальный, сам увидишь».
Они сидят минут пять и все болтают как всегда, не переставая, а Санчу активно к ним подключается, но откуда-то со стороны Хинима их все плотнее окутывает сильная темная аура. И в этот самый момент звонит чей-то телефон, нежеланный кое-кем гость поднимает трубку и очень уверенно делает всем знак замолчать. Все удивленно замолкают, парень говорит на беглом английском, и Хичоль, чутко прислушиваясь к каждому слову, улавливает только самое первое «Wassup?», и то не уверен, что это за тропический фрукт. Стекла солнечных очков Санчу раздражающе блестят и не дают возможности разглядеть глаза, о чем втайне жалеет каждый, потому что знать тему шумной беседы хочется, а знание английского колется.
- Скоро будут девочки, - радостно сообщает парень, договорив, и смущенно притихает, потому что вместо счастливого гула голосов слышит лишь одобрительные аплодисменты несвободного Саймона. Хонки косится на Чунхёна, Чонмо и Хичоля одновременно и, кажется, на себя бы тоже косился, если бы была возможность. Хиним задумчиво моргает, Чунхён после непродолжительного молчания воспроизводит что-то вроде «хы-хы», а Чонмо уже доверчиво смотрит на Санчу, своего согласия ни на что не давая, но при этом морально готовясь выбирать.
- Девочки, - снова повторяет Санчу. – Или вы не по девочкам?
- Мы? – переспрашивает Хичоль. Хичоль, который десятки раз слышал признания от противоположного пола, но за всю жизнь основательно и серьезно любил и встречался только с одним единственным дурацким китайцем. Рядом – Чонмо, до двадцати одного года живший вполне нормальной жизнью, а потом надолго и сильно втрескавшийся в лучшего друга и до сих пор пытающийся избавиться от этой напасти. Невзаимную любовь сложнее забыть, потому что помимо любви к кому-то страдает и самолюбие – буквально любовь к себе. Чуть подальше Чунхён, который едва-едва избавился от синяков под глазами от недосыпа и опухшего лица из-за похмелья. Все почему? Прекрасная, но неискренняя любовь принца и принцессы разрушена чарами другого принца, который, увы, поступил не по сюжету и влюбился как раз-таки не в красивую девушку. Сказка разлетелась вдребезги вместе с розовыми очками. Там – Хонки, совершенно не разбирающий ни духовные, ни половые связи под девизом «Все мы дети Бога, кто с пиписькой, а кто нет». И опаздывающий Гынсок, который ни разу в жизни не заглядывался на девушек, поджидая ту самую настоящую любовь. И лишь поверив в то, что встретил, - разочаровался. По девочкам ли они?
- Мы по девочкам, - кивает Хи, проникаясь к этому слишком общительному и предприимчивому парню некоторой симпатией. – Когда будут?

Невеста Ханьгэна – очень правильная и красивая девушка, которую просто обожает его величественная мать. С ней – этой богатенькой «элитной» девушкой – он смотрится просто идеально, и в высшем обществе их называют лучшей парой города и Китая в целом.
На приеме в честь их свадьбы до ужаса скучно. Гэн сидит во главе столы, с улыбкой принимая поздравления, и иногда притворно робко поглядывает на свою невесту, дабы уверить всех присутствующих в наличии большой и чистой любви между ними. Это противно: он знает, что между ними есть лишь холодный расчет и ни намека на искренность. И даже сексом они будут заниматься не ради удовольствия, а ради того, чтобы завести пару-тройку детей, которые в конечном счете никому из них не будут нужны. Он променял чувственные поцелуи, объятия, завтраки в постель по утрам, подарки, сюрпризы и настоящую любовь Хичоля на эту заведомо бессмысленную, но богатую и всех устраивающую жизнь. Впрочем, у него не было выбора.
Хотя подождите – не было ли?
Посреди вечера Ханьгэн не выдерживает – извинившись, выходит в туалет и снова с замиранием сердца набирает смс на знакомый номер. «Я скучаю». И пару минут непонимающе смотрит на мерцающий экран, когда почти сразу же приходит ответ.
«Пошел ты. Чонмо».